Текст: Анна Пражина, фотографии: Алина Никитина

Помимо шоколада, сыра и часов швейцарцы производят отличное вино, но сохраняют этот факт в секрете. Единственный способ проникнуть в тайну — лично отправиться в кантон Во и попробовать здешние гаме и шасла практически из бочки.

Стерильную предрассветную тишину средневекового городка Морж на берегу Женевского озера нарушает шум непонятного происхождения. На Гранд-Рю под окнами моего номера что-то хлопает, кто-то танцует, кто-то куда-то бежит, а брусчатка с радостью делится этими звуками с городом. Говорят на английском со смешным акцентом. Я дую на замерзшее стекло (в милейшей гостинице Hotel dela Nouvelle Couronneявно экономят на отоплении) и вижу, что под моими окнами снимают кино — судя по всему, болливудское.

Это вторая киноистория в жизни крошечного Моржа: первая случилась сорок пять лет назад, когда в прилипшей к городу деревеньке Толошеназ поселилась и провела последние тридцать лет своей жизни Одри Хепберн. На небольшом сельском кладбище стоит крест с надписью «Одри Хепберн, 1929-1993»; лежат цветы, рядом — чья-то свежая могила. Хепберн полюбила Швейцарию за то, что тут она могла быть самой собой, ходить на рынок, к молочнику, мяснику, гулять с детьми — и никому до нее не было дела. До болливудцев, оккупировавших центр Моржа, тоже никому дела нет — кроме меня. Я не местная, мне можно.

Спрашиваю в офисе по туризму: «Вы не знаете, кто эти люди?» Девушка по имени Летиция объясняет, что это болливудцы снимают блокбастер про невозможную любовь молодого индийца, который был вынужден уехать в Европу, оставив возлюбленную дома. Съемки должны были проходить во Франции, на противоположном берегу Женевского озера. Но французы не пришлись по душе индийцам — они залезли в свой автобус и сказали шоферу гнать в Швейцарию. Болливудская киногруппа высадилась в Морже и заявилась в офис по туризму с просьбой помочь: с жильем, с разрешениями на съемки, с выбором натуры. «Я была в Индии и очень люблю эту страну, — рассказывает Летиция,— и я сказала, что помогу им».

У болливудцев впечатляющий размах: они целиком сняли отель, присоединили к окну гостиничного ресторана собственную кухню на колесах, где орудуют три шеф-повара, — и вот живут в Морже уже целый месяц, став частью местного пейзажа. Гуляя по городу, непременно встречаешь группы жизнерадостных индийцев в пуховиках, мерзнущих в плюс восемнадцать градусов.

Летиция — девушка добрая и безотказная. Я спрашиваю ее, где тут можно выпить хорошего швейцарского вина. «Я отвезу вас к замечательному виноделу», — говорит она. Мы садимся в «рено» и едем. Вдоль дорог стоят лотки, на которых продают тыкву, яблоки, огурцы, картошку. Продавцов нет —зато есть ценники, весы и касса, прикрученная к столу. Покупатели выбирают товар, взвешивают, оставляют в кассе положенную сумму и даже берут сдачу.

На дорожных развилках куча табличек со стрелочками, на которых нарисован виноград: направо поедешь — попадешь в хозяйство Жака, налево — в винодельню Жана. Везде путешественника напоят и продадут пару бутылок или ящиков вина. Разве что спать не уложат: при винодельнях обычно нет ни комнат, ни пансионов. Тому, кто собирается как следует продегустировать швейцарское вино, стоит обзавестись непьющим шофером.

Кантон Во, один из самых больших кантонов Швейцарии, славится виноградниками, которые, ловко балансируя, спускаются с гор прямо к воде. Виноградники тут везде и повсюду, и мне кажется странным, почему я раньше нигде и никогда не сталкивалась с бокалом швейцарского вина: шоколад ела, сыр ела, часы видела, а вино не пила. И вот мы познакомились.

В погребе винодельни Henri Cruchon сын основателя Рауль Крюшон, крепкий мужчина в вязаной шапке наливает мне бокал белого сухого Champanel. С доброй улыбкой человека, который твердо намеревается тебя споить, он рассказывает, что его органическое вино сделано из винограда «шасла», любимого сорта швейцарских виноделов. Во Франции «шасла» просто едят, а в Швейцарии пускают на вино, которое хранится не больше трех лет. И мне это вино нравится: оно легкое, свежее, с едва уловимы¬ми пузырьками. За время недельного путешествия наше знакомство переходит в крепкую дружбу.

Вино на территории Швейцарии, так же как и на территории Франции, производят со времен Римской империи. Лучшие швейцарские вина, если верить многочисленным винным конкурсам, не хуже французских. При этом бутылку бургундского можно найти в любом приличном супермаркете Сибири, а бутылку швейцарского шасла, каберне или шардоне не сыскать ни в «Азбуке вкуса», ни в «Пюбусе Гурмэ». Швейцарцы экспортируют не больше двух процентов своего вина — и то лишь в соседнюю Германию. Так в чем проблема?

Просто мы так любим свое вино, уверяют меня швейцарцы, и пьем его так много, а вина у нас так мало, что экспортировать нам нечего. Такое добро нам самим нужно. Это мне говорят все, к кому я пристаю с вопросом, отчего швейцарское вино нигде не купить.

Семейный бизнес Крюшонов отлично налажен: на сорока гектарах, разбросанных по окрестностям Моржа, работают восемь человек; все родственники—два брата, их жены и дети. Это самое большое хозяйство в округе, остальные в два- четыре раза меньше. Швейцарская винодельня — мероприятие камерное: в гористой местности не сыскать больших участков земли, пригодных для виноделия. Свое вино Крюшоны продают в погребе напротив дома. К двери приколочен телефон — стоит поднять трубку, как в доме раздастся звонок, и вот уже жена или дочь Рауля в мини-шортах бегут открывать и проводить дегустации.

Я пробую вина и изучаю ценники. Бутылка вина прошлого или позапрошлого года стоит у Крюшонов от десяти до тридцати франков. Швейцария вообще страна не из дешевых, а с тех пор как швейцарский франк вместо пол-евро стал стоить чуть ли ни целый, превратилась в страну супердорогую. На холмы, где растет виноград, невозможно затащить технику, поэтому все работы выполняются вручную. Дорого и производство вина, и рабочая сила — оттого бутылка швейцарского вина на выходе стоит пусть немного, но дороже сопоставимой бутылки французского. При этом про французских, испанских и итальянских виноделов в мире знают все, а о существовании швейцарских большинство даже не подозревает.

Чтобы наладить экспорт, швейцарское вино надо долго и последовательно раскручивать и вкладывать в это немалые деньги. Не проще ли действительно просто оставить все себе? В конце концов, вина и правда совсем немного, а желающих выпить в Швейцарии предостаточно.

Шасла пьется легко и незаметно, а вот пьянеешь от него очень даже заметно. Чтобы привести меня в чувство, Летиция делает остановку в шоколадной лавке худосочного весельчака по имени Тристан. Он помешан на шоколаде — и будто артист Cirque du Soleil бойко жонглирует своими черными, коричневыми, белыми и даже зелеными конфетами в форме ракушек, кубиков, шариков, ежиков. В его лавчонке площадью не больше пятнадцати квадратных метров толкутся старички с внуками, жадно набирающими себе сладости, и молодые красотки. Все безостановочно жуют шоколад: на пробу его тут — целые горы. Кондитер оказывается французом, который пятнадцать лет назад устал от своей французской жизни и переехал в Швейцарию.

Тут он обосновался в деревеньке Бужи-Виллар, открыл лавку, нанял на работу собственного папу и жену — и теперь ест шоколад в любое время дня и ночи.

Свой шоколад Тристан делает вручную из натуральных продуктов, чем очень гордится. Его товар долго не хранится, да и хранить его невозможно. «А вы не устали все время есть шоколад?» — спрашиваю я. Тристан хватается за сердце: «Что? Что вы сказали? Слышишь, пап, что говорит? Устать от шоколада. Ха-ха-ха. От шоколада невозможно устать!» Человек в тельняшке, похожий на гнома из «Белоснежки», смотрит на меня как на полоумную, кладет в рот очередную конфету и протягивает одну мне. Это лучший шоколад, который я пробовала в жизни.

Субботним утром на рынке в Лозанне собирается весь город: молодежь, чтобы встретиться с друзья¬ми, старики — чтобы продемонстрировать знакомым, что еще живы, и все без исключения — чтобы купить свежих фермерских продуктов. Лотки с овощами, фруктами, молоком, сырами, разноцветными съедобными цветами для салата и самой длинной в мире тыквой занимают мощеные улочки старого города — такие крутые, что зимой по ним можно съезжать на санках.

Бойче всех торговля идет у девушки в красной шапке с помпоном, которая вяжет красивейшие букеты из разноцветных цветов и веточек. Я спрашиваю ее, где она их берет, и Лини рассказывает, что уже много лет подряд каждую пятницу едет на машине в лес и собирает там ветки, листья и цветы, а некоторые садовые цветы покупает в ближайших деревнях. Разоткровенничавшись, она сообщает, что за одно субботнее утро зарабатывает около четырех тысяч франков. Но все равно Линн чувствует, что надо куда-то двигаться: она собирается купить землю и выращивать свои собственные цветы. По извилистым улицам нарезает круги муж Линн — одной рукой он катит коляску с годовалым ребенком, другой держит за руку мальчика лет трех. По профессии он музыкант — когда-то играл на углу, рядом с ее цветочным лотком. Они познакомились, поженились, родили детей. Но пятница и суббота у нее по-прежнему рабочие дни.

У ресторана «Вокзал» на вокзале городка Кюлли, где неожиданно обнаруживается высокая молекулярная кухня в виде мусса из цветной капусты и воздушного супа из брокколи, меня встречает Арман — хозяин совсем нового бед-энд-брекфаста Villa Lavaux. Он везет меня на гору, с которой открываются виды на виноградники Лаво, региона на берегу Женевского озера, между Лозанной и Монтрё. Древние каменные стены, которыми заботливо обнесены ровно нарезанные участки земли, спасают тысячелетние виноградники от оползней. Винограду пришлось приспособиться к непростым условиям и выработать суровый характер: его корни уходят в землю на глубину от одного до трех метров, добираясь до спрятанных там минералов, вкус которых чувствуется в вине. Виноградники в Лаво похожи на большие ступеньки, спускающиеся к воде с высоты пятисот метров над уровнем моря. Сейчас они золотистого, желтого, красного цвета. Смотреть на них можно бесконечно.

Арман Деваэр оказывается бельгийцем (здесь вообще есть швейцарцы?), который двадцать лет жил в Америке и занимался финансами, но потом решил все-таки вернуться в Европу, но не в родную Бельгию, а в Швейцарию — страну, по его мнению, красивую, приятную и удобную для жизни. Тут он женился на Лаэл, американке из Кливленда, и они построили с нуля отель на пять комнат, где сами же и живут. Хоть они и называют его бед-энд-брекфастом, это полноценная гостиница с просторными и уютными номерами. Завтраки готовит Лаэл: яичницу, омлет, каши с домашним вареньем, а Арман каждое утро ездит в Кюлли за свежими круассанами. Арман и Лаэл гордятся, что придумали себе такой удобный бизнес. Когда есть постояльцы — хорошо, когда нет — еще лучше: Деваэры уезжают в горы кататься на лыжах или, например, загорать в Испанию. За вечерним дижестивом Деваэры хвастаются, что в прошлые выходные к ним приезжала пара с Аляски, которая решила провести в Villa Lavaux выходные. И приехали они в такую даль только на две ночи. Чудаки! Но я их отлично понимаю.

Мужчину не могут звать Ги Шанель, но тем не менее он существует: живет в деревне Виллар-сюр-Оллон высоко в Альпах, руководит местным офисом по туризму и много разговаривает по телефону с заставкой в виде логотипа Chanel.

Шанель везет меня на винодельню своего приятеля Пьер-Алана Мейлана. Пьер-Алан, холостяк, похожий на французского киноактера, сам придумывает свои вина, сам за ними следит и сам же их пьет. Еще, конечно, наливает друзьям и продает тем, кто стучится в дверь его винодельни. Пятьдесят тысяч бутылок, которые здесь производят каждый год, расходятся без проблем — какой уж тут экспорт. В хозяйстве виноград до сих пор жмут вручную — и из причин скорее экономических. «Понимаете, пресс стоит восемь тысяч евро, а один рабочий получает в день около десяти франков —так что жмем ногами или огромной деревянной скалкой». И Пьер-Алан гордо демонстрирует мне скалку.

«Вино очень полезно,— увещевает меня винодел, наливая уже пятый сорт (всего их тут десять).— Моему отцу семьдесят пять, последний раз у врача был ребенком. Мне пятьдесят, и я не помню, когда у меня что-то болело. Я выпиваю две бутылки вина в день — мотайте на ус. Даже беременным нужно пить по два бокала красного в день — точно говорю. В вине — сила».

Я в этом ни капли не сомневаюсь. По моим жилам текут пино-нуар, каберне, гамаре, гаме, способствуя здоровому цвету лица и радостному смеху. Светит солнце, на террасе, увитой виноградом, Пьер-Алан наливает мне девятый сорт вина — сладкое Criyo из замороженного винограда — и вдруг говорит: «Некоторые швейцарские виноделы — только это тайна! — тихонько сеют между рядами винограда коноплю и продают ее в Амстердаме. Нет, не смотрите на меня так, я этим не занимаюсь. Вино — это сила. Все остальное — ерунда».